Книга Отмеченный сигилом  - Дмитрий Миконов

К вящему удивлению и робкой радости десятника, Тавия со всей серьезностью отнеслась к его проблеме. Убедившись, что телом Лаен справен и крепок, она начала готовить для него горьковатый отвар на травах, придающий бодрости и укрепляющий память. А еще при каждом удобном случае заставляла пересказывать доступное разуму прошлое, надеясь однажды пробудить забытые моменты.

Постепенно доверие между ними укрепилось и Лаен, сам того не желая, поведал многое из собственной жизни.

Без утайки рассказал о детских годах, проведенных в огромном поместье, больше похожем на крепость, возведенном в приграничье, близ опаснейших трясин Чести. Поместье выстроил и содержал его отец, известный барон-первопроходец, носивший к тому же знатный титул одного из личных императорских егерей. До того момента, как Лаену исполнилось десять лет, он успел объездить с отцом и братьями все окрестности: помогал составлять карты, вместе со слугами отца контролировал отстрел дичи крестьянами и совершал опасные, но жутко захватывающие вылазки на бескрайние болота, населенные диковинными существами и народами, которых назвать кордами и язык-то не поворачивался. Сущие дикари!

Рассказывать о жизни в клане джарахов было опасно. Как и о дальнейшей службе на благо империи, особых поручениях и других вещах, которыми Лаену пришлось заниматься, следуя вассальной клятве клана. Каленым железом нанесенный на кожу сигил Пустоты навсегда связал его с миром Шуйтара, сделав грозным оружием в руках императора.

Джарахов боялись и тайно ненавидели все власть имущие, от мелких баронов и землевладельцев до всемогущих зеркальных князей – в общем-то справедливо считая их личными палачами его императорского величества.

«Увидел джараха – ждет тебя плаха». «Императора прогневил – джараха на шею посадил». «Барон на землях суды вершит, а джарах за ним из Триграда следит». Примерно такие поговорки столетиями передавались из уст в уста у аламийской знати и софистов – до последних дней. До момента, когда твари Шуйтара заполонили погосты и обитаемые земли Континента, до момента отречения императора Хелия Третьего от собственной дочери Юлии, до момента, когда указом из столицы всех джарахов объявили предателями короны и постановили отправлять на костыль без предварительных разбирательств…

Десятник доподлинно не ведал, что послужило причиной низложения клана, а слухи в народе ходили весьма противоречивые. Последнее, что он помнил – раннюю весну четыреста тридцать девятого года от становления Триграда, когда его указом вызвали в столицу. Тот самый год, когда граф Арский, глава совета белых алхимиков, совершил проклятый магический Ритуал, расколовший империю на до и после. Затем следовал провал в целых пять лет… К собственному стыду и смущению, Лаен Тарк даже не подозревал, что происходило с ним в самое отчаянное и кровавое для Аламии время.

От настойчивых вопросов Тавии о жизни до Ритуала десятник старался отшучиваться, утверждая, что служил в полку имперских скутатов – тяжеловооруженных воинов, составляющих костяк пехоты западной и восточной армий. А потом, в год, когда случился Ритуал, якобы получил контузию, неудачно свалившись с лошади.

Нетрудно было заметить, что госпожа Тавия не особенно верила в подобную неловкость человека, способного пройти по веревке, натянутой между крышами кибиток. Иногда девушка присутствовала на тренировках, которые он устраивал своим дозорным. Но сомнения тактично держала при себе, заставляя Лаена сосредоточиться на том, что случилось с ним после того события.

Раз за разом десятник повторял, содрогаясь внутри, как очнулся связанным по рукам и ногам в грубо сколоченной клетке. Он не помнил, как там оказался и что делал до этого момента. Не мог назвать даже своего имени. Узилище занимало половину пространства темной и грязной избы с низким накатным потолком и было под завязку набито такими же, как он, пленниками, мужчинами и женщинами. Склизкий пол покрывали человеческие испражнения, а каждый вдох грозил вывернуть легкие наизнанку. Крестьянский хлев выглядел в тысячу раз пристойнее по сравнению с этим местом.

Усилия освободиться от пут оканчивались поражением и тревожным забытьем. Крики и мольбы других пленников вновь приводили в чувство. Они начинались, когда клетку отпирал человек в черных одеждах и забирал очередную жертву. Многие слышали его шаги заранее – цок, цок, цок – клацали подбитые гвоздями каблуки, словно то была роковая поступь самой первородной Мальки. Затем перед глазами появлялись острые и блестящие носки сапог, закрытые полосками жести. Обессиленные пленники приходили в себя и, загребая руками нечистоты, стремились закопаться поглубже под тела товарищей, чтобы выбор черного пал не на них.

Прошла ночь, а за ней еще одна, прежде чем такая же, как он, пленница разгрызла обломками зубов путы на его руках. Он запомнил лишь грязно-белую копну волос, тоскливый взгляд голубых с поволокой глаз и имя, в какой-то момент исторгнутое распухшими губами:

Марта. Целительница.

И снова – цок-цок-цок… Ее забрали, пока он ослабевшими пальцами ковырял ремни на ногах. Больше медлить было нельзя – некоторые видели, что он наполовину освободился, и уже пытались криками привлечь внимание черного, чтобы в виде поощрения не быть выбранными в следующий раз.

Засов на двери клети находился под властью мелкой сущности. Непреодолимое препятствие для измотанных узников, но не джараха, которого она даже не заметила. Оставив клеть открытой, он подобрал с пола кусок камня, отколовшегося от неиспользуемой печи, и решительно пошел на вторую половину избы, отделенную неряшливой занавесью. Отдернув в сторону заляпанный кровью кусок дерюги, десятник внезапно осознал, что уже давно не слышит глухих стонов целительницы.

Перед глазами оказался лысеющий затылок человека в черной робе, склонившегося над лежащим поперек стола телом. В нос ударил неприятный запах убоины и дурмана настурции. Замерев на мгновение, Лаен неосознанно посмотрел на сапоги черного – остроносые, подходящие для верховой езды, обитые полосками металла для большей прочности и красоты.

В строгой последовательности расставлены оплывшие свечи. Черный ловко орудует ножом. Рассеченная плоть раскрывается и удерживается с помощью специальных зажимов. Всюду баночки и колбы, которыми по очередности пользуется маленький человек. Он алхимик. Черный алхимик.

Заведя руку за голову, Лаен со всех оставшихся сил опускает камень на его затылок. Удар выходит смазанным – сказывается истощение. Не удержавшись на ногах, десятник заваливается вперед, плечом отбрасывая вскрикнувшего черного, и валится прямо на тело целительницы…

В голове будто взрывается со страшной силой бочка пороха. Потом еще одна и еще… целый арсенал.

…Позади безумно кричали пленные, а десятник устало продирался через кусты орешника, стремясь оказаться подальше от страшной избы. Свежий лесной воздух пьянил и туманил разум. Шершавая кора деревьев царапала кожу, а еловые иголки застревали под ногтями. Но Лаен улыбался, облизывая окровавленные губы. Он считал, что мог бы так бежать еще долго-долго, хоть до самой столицы, упиваясь свободой и ветром. Но внезапно ноги спутались между собой, и лесная подстилка со всего размаху ударила по лицу.